Женщина расчёсывала косу,
пахнущую утренней рекой,
гладила, потягиваясь, кожу,
и скрипела кожа под рукой.
Свежие и твердые на зависть
выпускала груди из руки,
так что в небо сизое вонзались
остриями темными соски.
Прикасались пальцы, словно к богу,
сладко сознавая наготу,
к втянутому, с бледным шрамом сбоку
и с пушком девичьим — животу.
Но внезапно из-за хвойных игол,
так жестоко стоя на своем,
голосок девчоночий захныкал:
«Бабушка, когда же мы пойдем?»
И лицо пробилось вдруг из тени
молодо распущенных волос,
и морщинок жалкое смятенье,
выдавая старость, прорвалось...
Ну а тело будто бы летело,
позабыв проклятые лета,
тело, восставая, не хотело
замечать предательства лица.
Женщина укрылась за орешник.
Стоя у обрыва на краю,
прятала в приличные одежды
юность неприличную свою.
И навстречу мне, потупясь глухо,
спрятав свое тело взаперти,
вышла — ну не то чтобы старуха,
но уже не женщина почти.
И отвел глаза я моментально,
вроде размышляя про свое,
и не выдал я, что знаю тайну,
может быть, последнюю ее...
Евгений Евтушенко
|